Здравствуйте, мой старый Мастер.
Вы даже не представляете, как я рада снова видеть Вас в тренировочном зале, живым и здоровым. Я думала, Вы покинули страну навсегда. Боялась, что никогда Вас больше не увижу. Все эти десять я лет искала Вас, пообещав себе бросить все: ниндзюцу, фехтование, стрельбу, бездарные попытки танцевать - и вернуться к Вам, в ушу, если найду. И наконец нашла.
Много, много раз за эти годы мне хотелось, придя в очередной зал к очередному "гуру", "сенсею" или "учителю" упасть после первой же тренировки лбом в татами и сказать: "Простите, Мастер. Я все просрала!" Не все, говорите? У меня есть еще шанс стать обратно человеком? Большой шанс? Вы готовы со мной возиться и помогать мне вспомнить? Я счастлива. И благодарна.
Вы ни капли не изменились за эти годы. Даже не поседели. Только выглядите очень устало. Где Вы были? Что с Вами случилось?
Я... Как видите, выросла. Вверх немного, ну и в ширину чуть-чуть. И перестала носить эту дурацкую школьную челку. И нет, я совсем не надеялась, что Вы сразу меня узнаете. Да бросьте обращаться ко мне на "вы"! Аж неудобно как-то. Я же знаю, что для Вас я навсегда осталась пятнадцатилетним упрямым подростком с безумным горящим взглядом. Который то песню про нань-гунь напишет, то придумает какое-нибудь "веселое катание", где тренер рубит дрова мечом, дает умные советы и вытаскивает учеников из неприятностей, как дураковатый герой американского боевика.
Мастер, Вы помните лагерь? Мою джинсовую панамку, за которой охотился Чайник, "веселое катание" и то, как мы с девицами гуляли "в полуночном луче с нань-гунем на плече". Панамка жива, и я даже иногда ее одеваю. И песня про нань-гунь до сих пор звучит в голове, когда мне случается гулять ночными улицами без фонарей. А Ваше лицо при виде вареных в молоке макарон я до сих пор со смехом вспоминаю каждый раз, когда речь заходит об этом гадком блюде.
Я все помню. И я здесь для того, чтобы больше никогда не забыть.